Невыдуманная история о судьбе

Много лет назад в руки журналиста Анатолия Мелькевича попала истрепанная тетрадочка нашей землячки Валентины Пономаревой с воспоминаниями о событиях времен Великой Отечественной войны. И вот сегодня он представляет свой очерк, написанный по страницам того самого дневника.

«Шел грозный 1942-й год. В то время я, как и все мои товарищи, работала на трудовом фронте за двоих: бухгалтером расчетной части и начальником планового отдела. Кроме того, выполняла ряд общественных нагрузок: была бойцом рабочего отряда, нештатным грузчиком, рубщиком дров, вместе с другими женщинами выходила на рытье окопов, числилась резервным донором – в любое время меня могли вызвать и взять кровь для переливания раненым.

Работа для меня в ту пору была лекарством. Так уж сложилась жизнь – свое единственное дитя я потеряла. Прошлое давило, не давало дыхнуть. Но помогало испытанное лекарство – физическое перенапряжение: я вместе с другими бойцами рабочего отряда только что вернулась из ночного рейда – проверяли подозрительных лиц, вылавливали дезертиров…

И я решилась… Решение это зрело в мучительных раздумьях много месяцев подряд.

Спасск в то время был городишком небольшим, и все учреждения каждому его жителю были хорошо знакомы. Но мне казалось, что я не успею, поэтому по дороге туда не шла – бежала, хотя мешал противогаз, саперная лопатка, винтовка… Помню, я почему-то вдруг внезапно останавливалась, что-то вслух говорила, - наверное, себя успокаивала и снег под ногами в это время тоже переставал тревожно поскрипывать, и в висках на время пропадала боль.

И вот, наконец, знакомый двор детдома, огороженный штакетником. Сколько раз я уже здесь была… Сдерживая неровное дыхание, почти повиснув на ограждении, я почти не слышала ребячьего гама, хотя двор был полон детей: младшие лепили большую черноокую снежную бабу, бросались снежками, а те, что постарше, расчищали от снега дорожки, уже пролегшие от центрального корпуса к многочисленным подсобным строениям.

Шум и веселье царили во дворе детдома. Но сердцу моему, несмотря на молодость, уже немало испытавшему, виделось и другое, невидимое для других… Посреди двора стоял голубоглазый мальчик – его я видела впервые, хотя бывала здесь десяток раз. Глаза его, широко раскрытые, оставались неподвижными даже тогда, когда в спину и грудь попадали пущенные кем-то снежки…

К тому времени мое дыхание успокоилось, я уже подошла вплотную к нему, но он меня не видел. Щемящая боль подсказывала мне, воздерживая от вопросов, - в детдом он, видимо, попал недавно, еще не прижился. «Я твоя мать, - хотелось ему крикнуть, - защищу тебя, только забудь перенесенный тобой ужас!».

Но что-то меня заставило почти молча проглотить готовый вырваться из уст крик, вбежать в дверь главного корпуса.

- Вы! – удивленно воскликнула знакомая мне по прошлым посещениям детдомовский экспедитор. – А за Аллочкой сегодня должны прийти…

Она вопросительно взглянула мне в глаза, затем – на дверь с табличкой «Директор» и, как бы раздумывая, говорить или нет, закончила:

- Ее хочет взять командир войсковой части, что находится за виадуком. Сын у него погиб на фронте. Восемнадцать ему было, детей больше нет. Может, говорит, жена оживет, перестанет убиваться…

Я не стала дальше слушать, вбежала в кабинет директора.

− Ну как же так, − и сама не услышала дикий вопль, − вы же знаете: Аллочка моя!

Директор, пожилой мужчина, фамилия его Шаломай, ничего не ответил. Взглядом показывая на стоящий неподалеку стул, чуть привстал, зачем-то снял очки.

- Садись, Валентина.

Затем неторопливо, словно в уме что-то подсчитывая, стал шагами мерять небольшой кабинет – только рассохшиеся доски в ответ чуть поскрипывали. Директор о чем-то думал – я-то тогда еще не все знала…

Аллочку я приметила давно, но с оформлением документов все медлила и с девочкой, которой в ту пору шел седьмой годик, раньше времени знакомиться не хотела, решила сказать ей обо всем внезапно.

- Хватит тебе инкогнито возить ей гостинцы, готовь документы, - как бы очнувшись, произнес он, – породнимся…

От радости я тогда последнему его слову как-то не придала значения, - о том, что я хочу удочерить Аллочку, он знал давно, но не торопил. Только через некоторое время я узнала, почему…

Медлить уже было нельзя. Пятого мая, то есть через два месяца и пять дней, прошедших после памятного посещения детдома, я вновь подошла к знакомому зданию. Во дворе вместе с другими ребятишками увидела Аллочку. И сразу же застучало в висках, учащенно забило сердце. «А вдруг, - думаю, - она помнит родную мать и скажет, что я не ее мама…»

И я тихо, словно мышка, проскользнула мимо, открыла знакомую дверь.

- Хорошо, что пришла, - ответив на мое «здравствуйте», тихо произнес директор.

А затем, листая принесенные мной документы, сказал уже громче, глядя на оставленную полуоткрытой мною дверь:

- Приведите Аллу Пономаренко…

В кабинет вбежала маленькая худенькая девочка.

- Вы меня звали? - спросила она, на ходу поправляя торчащие в разные стороны русые косички. Затем пристально посмотрела на меня и вновь перевела взгляд на директора.

- Вот Аллочка, тебя нашла твоя мама.

Что здесь было! Девочка вскрикнула, подбежала ко мне, бросилась на колени, ухватилась за обе мои ноги. Я хотела взять дочку на руки, сделала движение, но она, всхлипывая, еще крепче их обняла…

- Мамочка, не уходи… Дай я на тебя насмотрюсь…

А у меня у самой уже слезы в глазах.

- Что ты, доченька…

Голос мой дрожал.

- Ну, пойдем, родненькая, домой…

При последнем слове девочка встрепенулась, отпустила, наконец, мои ноги.

- Правда?! – еще сомневаясь, она цепко ухватилась за мою руку.

Всю дорогу она закидывала меня вопросами:

- Мама, а где мы живем?.. Есть ли там игрушки?.. А ты, мам, работаешь?..

Я, как могла, так и отвечала. А потом она вдруг остановилась и, пристально глядя в глаза, спросила:

- А тебя мамой Зоей зовут?

Вначале я не нашлась, что ответить.

- Валей, - сказала, а сама внутренне сжалась, словно предчувствуя разоблачение.

Девочка тут же, беззаботно щебеча, сказала, что ее первую маму звали Зоей, но она умерла, что ее папа умеет делать кровати, и у них была швейная машинка, но она у тети… Ничего этого я не знала. Не догадывалась и о другом.

- А у меня есть младшая сестренка Лида.

Аллочка примолкла, а затем всепонимающе взглянула мне в глаза.

- Ее взял в дети наш директор…

Только тут я вспомнила и поняла значение произнесенного им последнего слова – «породнились».

Дочку я старалась ни о чем не расспрашивать. Вначале думала, что ее родственники в оккупации или погибли, но, взглянув в свидетельство о рождении, увидела, что она уроженка Приморского края.

Глядя на заснувшую дочь, невольно мысленно перенеслась в западные районы страны, где остался мой 94-летний отец, где гремели взрывы снарядов и бомб, где сражались и гибли советские люди. Находясь в тылу, мы горели желанием помочь нашей матери-родине.

… Прошло некоторое время. Аллочка ходила в детский сад, а если мне приходилось ее покидать ночью, она провожала.

- Мамочка, - услышав гудок сирены, кричала девочка, - собирайся, уже гудит.

Пока я одевалась, она подавала мне противогаз, саперную лопатку, винтовку… Тревогу объявляли обычно ночью. К этому привыкли и я, и дочка. А домой бойцы рабочего отряда возвращались обычно к утру. Ложиться спать уже было некогда, и я готовила завтрак, а потом уже будила ребенка. Чтобы попасть в детсад, надо было пересечь железную дорогу, поэтому всегда ее провожала. А из садика она прибегала ко мне на работу сама, каждый раз заявляя:

- Ты не бойся, меня через дорогу провела тетя.

После работы часто приходилось брать в руки пилу, колун и вместе с другими женщинами идти заготавливать дрова – ими «питалась» мельница. Словом, жизнь текла своим чередом: в заботах о маленьком человеке, в труде. Но меня всюду, словно наваждение, преследовали мысли: отец Аллочки живой, он вернется. Я и желала этого, и боялась. Не покидали думы и об ее сестренке Лидочке. Как хотелось, чтобы сестры были вместе!

И вот однажды я получила письмо. Прочитала обратный адрес, и жар расползся по телу, и холод, пришедший незаметно ему на смену, заполонил глаза мутной пеленой.

- От него, - невольно вырвался вопль.

Письмо было от тяжелораненого отца Аллочки. Писала по его просьбе медсестра. «Кто вы, - спрашивал Даниил Никифорович, - и почему взяли именно мою дочь? Я был недоволен ответом из детдома, когда узнал, что моих девочек взяли на воспитание чужие люди, тем более горше, что они не вместе… Моя жена умерла в начале войны, когда я был уже на фронте. Родные, проживающие во Владивостоке, хотели их приютить у себя, но детей уже перевели в другой детдом. Так мои дочери оказались сиротами…»

В ответном письме я его попросила о детях не беспокоиться, быстрее поправляться и бить врага. Хотя и боялась потерять Аллочку, но радость все же пересилила мой страх: «Есть и у нее сейчас отец», - шептала я вслух, а сама невидящими глазами смотрела в узкое окошко, глотала непрошенные слезы…

Девочка тоже радовалась. Писать она еще не умела, зато хорошо рисовала, и мы посылали эти рисунки ее отцу. Но вскоре письма к нам перестали приходить. Было это в октябре 1944-го года – советскую землю уже почти очистили от врага, но месяцы проходили, а письма не было.

- Мама, почему ты стала редко читать папины письма? – однажды, пристально посмотрев мне в глаза, спросила девочка.

Пришлось идти на хитрость: читая старые, знакомые ей письма, я придумывала новый текст. А у самой губы и руки дрожат….

В это время пришло другое письмо – от моего отца. Он жил в Тульской области, попросил, жалуясь на старость и одиночество, переехать жить к нему.

- Приедем туда – будем ближе к папе, - охотно согласилась дочка. – Кончится война, и он вернется.

Что я ей могла сказать в ответ? Что он погиб, как и многие миллионы таких же молодых, здоровых?

- А Лидочку заберем с собой?

На меня смотрели бездонные, чистые, но уже по-взрослому пристальные, ждущие ответа глаза девочки.

- После войны папа вернется, и он сразу же за ней приедет…

Перед отъездом я зашла на предприятие, чтобы попрощаться с товарищами. Мы все жили одной дружной большой семьей: переживали, если приходила похоронка, радовались, когда получали письма от живых.

- Валечка, ой, пляши! – буквально на пороге встретила раскрасневшаяся от радости подруга Серафима.

И снова на конверте незнакомый мне почерк. Письмо было от него. Писал он, вернее, диктовал, что после первого ранения под Ленинградом, еще два получил, но быстро возвращался на фронт, а вот в Восточной Пруссии не повезло – опять очутился в госпитале и надолго.

«Сердце ему, что ли, подсказало? Именно перед отъездом пришло от него письмо…» Но ехать к отцу надо было. Я сообщила Даниилу Никифоровичу новый адрес, пожелала ему скорого выздоровления. В час ночи мы покинули Спасск-Дальний.

…Второй месяц мы живем в совхозе «Богучарово» Тульской области. Аллочка пошла в первый класс. Дед во внучке души не чает: вдвоем пекут картофель, разные сладости. Возятся, старый и малый, словно дети…

- Вас спрашивает военный, он на костылях, - прервала мои размышления молоденькая работница цеха, в котором до сих пор еще трудился мой отец.

Она еще несколько мгновений пытливо, изучающе смотрела мне в глаза – все в селе знали подробности моей жизни, - а я и не помню, сама думала после этого сообщения.

Он вошел, грудь вся в орденах, а я, как чумная: то помогаю ему снять сапоги, то зачем-то надолго застываю с тазом горячей воды… «Может, это не Аллочкин отец?» - шептала я сама себе. Тут вдруг хлопнула входная дверь.

- Папочка! – очнулась я от громкого крика.

Слезы застлали мне глаза. А когда очнулась, увидела сидящих рядом отца и дочь. В руках Аллочки поблескивали кусочки смешанного с табаком сахара-рафинада. Крепко прижав к себе дочурку, покалеченный воин радовался молча…

Прошло несколько недель.

- Вот видите, - Даниил Никифорович смущенно показал на костыли. И вдруг без всякого перехода, - я вижу, она вас любит, как и вы ее.

Он несколько минут сидел молча.

- Надо ехать за Лидой… Давайте обо все спросим Аллу?

- Нет, я не хочу отнимать у вас дочь.

- Алла, - крикнул он, так ничего и не ответив на мои слова.

С улицы вбежала Аллочка.

- Ты хочешь поехать во Владивосток, где у тебя тетя, дядя, дедушка, бабушка?

- Хочу, хочу! – но через мгновение замерла. – А мама?!

Мне стало совестно: еще подумает, что это я ее настроила.

- Ладно, оставайтесь здесь, - после некоторого раздумья промолвил Даниил Никифорович. И добавил уже совсем тихо, - приезжайте…

На следующий день он уехал. Жизнь пошла своим чередом. Дочь ходила в школу, отец, несмотря на преклонные годы, еще трудился, а я оставалась хлопотать по хозяйству. Все вроде бы складывалось. Только на душе было неспокойно: «Вдруг он напишет мне, что Лиду из прежней семьи вернуть нельзя?»

И вот однажды долгожданное письмо пришло, а также вызов и деньги на дорогу. «Я все обдумал, - писал он, - и прошу вас взять на себя заботу обо мне, инвалиде, и моих детях».

- Это моя судьба, - вслух произнесла я.

Но отец мой вскоре тяжело заболел, пришлось отложить отъезд. Я известила об этом Даниила Никифоровича. Через некоторое время пришло письмо, в котором он сообщал о приезде с младшей дочерью, Лидочкой. А 28 февраля 1945 года, когда наши воины уже громили врага в покоренных фашистами странах, от него пришла телеграмма: «Выехал поездом, вагон…»

Меня удивило слово «выехал». Я поняла, что он едет назад один, без дочери. Что можно было сделать? Все валилось из рук.

А тут еще умер отец. Уж как Аллочка убивалась! Не с кем ей стало так увлеченно готовить любимые кушанья, а мне было некогда: срочно устроилась на работу. На батюшкины похороны собралась вся деревня – 96 лет он здесь прожил и до последней минуты трудился.

13 марта я встретила Даниила Никифоровича. Одного.

- Вот, - развел он безнадежно руками.

Уже несколько месяцев мы – муж и жена. Он – мастер по столярному делу, еще и пенсию по инвалидности получает, а я работаю плановиком. Человек он хороший, ко мне обращается на «вы», но, чувствую, все равно как бы не в себе. И я решилась…

…Через некоторое время пришел долгожданный ответ от Калинина…»

От автора. Дневник Валентины Павловны, обгоревший, истрепанный, попал ко мне при весьма странных обстоятельствах. Последние его страницы явно кто-то вырвал. Поэтому и пролежал невостребованным в моем архиве более 30 лет.

Тема усыновления всегда была закрытой. Но мне, кажется, удалось за многие годы ее изучить: встречался с чиновниками, с сиротами – и в стенах учреждений, и со сбежавшими оттуда, а некоторые и вовсе какое-то время жили у меня. Но, наверное, никогда не поддастся изучению жестокость: уже и в нашем Уссурийске, небольшом городе, недавно появился маньяк, поднявший руку на школьницу Настю…

А у моих героев, думаю, все сложилось хорошо. Они вернули маленькую Лиду и, может быть, до сих пор все живут там, где я когда-то обнаружил дневник – в Уссурийском районе.

Анатолий МЕЛЬКЕВИЧ

СПРАВКА ЗУ

А. И. Мелькевич родился в 1949 году в селе Васильевке Михайловского района Приморского края. Член Союза журналистов Российской Федерации. Редактировал многотиражку в Хабаровске. Работал в Уссурийской городской газете. С 1998-го – корреспондент Дальневосточного представительства «Комсомольской правды». Пишет рассказы, стихи, автор нескольких книг. Публиковался в периодической печати, альманахе «Живое облако», антологии «Разноцветье Приморских талантов» и других сборниках. Ныне пенсионер, член Союза писателей XXI века.

Поделиться